Верите ли вы, что случайная встреча может навсегда изменить ход времени? Мы играем с судьбой? Или судьба играет с нами? У кого выше шансы?

Сколько ни задавай себе эти вопросы – всё равно ошибёшься с ответом. Судьба испытывает нас в минуты нашей слабости. Мы испытываем её, когда чувствуем силу. А может, по недомыслию, не понимая опасности вызова. Но успех в этом состязании зависит лишь от везения.

Первый раз я приехал во Львов в мае рано утром.

На перроне меня встречала миловидная женщина средних лет со строгим взглядом.

– Адель, – она протянула руку и сдержанно улыбнулась. – Наш общий знакомый попросил встретить вас, заселить и показать город, пока он занят.

– Очень приятно. Вы экскурсовод или работаете у него? – я поставил кожаную дорожную сумку на землю и пожал протянутую ладонь. Мягкая и холодная.

– Ни то и ни другое. Просто я бесконечно люблю Львов и интересуюсь его историей.

– Вы местная?– вопрос был явно лишним, но после бессонной ночи в поезде в моей голове царили сумбур и хаос.

– Наша семья живёт здесь с середины XIX века.

– Ого! – но с другой стороны, я даже не удивился. Во внешности и манерах Адели было что-то такое… Особый стиль, присущий городским интеллигентам в котором уже по счёту колене.

– Нам далеко? – подхватив дорожную сумку, я выразил готовность следовать за ней.

– Полчаса неторопливой прогулки по центру.

Моя спутница шла чуть впереди, и я смог рассмотреть её внимательно. День обещал быть жарким, но Адель была в строгом застёгнутом наглухо костюме, который подчёркивал стройную фигуру. Женщина была похожа на французский регулярный парк, где всё красиво, симметрично и чётко: сдержанный макияж, французский маникюр, минимум украшений. Светлые волосы томились в идеально собранной причёске. «Как аршин проглотила», – подумал я. Мы шли по нагретым булыжным мостовым старых улиц от вокзала в квартиру, которую подыскал мой деловой партнёр, живущий во Львове. Великолепие города очаровывало.

Львов, словно обедневший аристократ, грелся на тёплом весеннем солнце некогда роскошными, но обветшавшими за годы советской власти фасадами своих домов. Пил ароматный кофе под цветущими каштанами. Неторопливо тянул пиво за столиками кафе. Каменные львы, словно уличные коты, отовсюду наблюдали за суетой будней со своих привычных, веками насиженных мест. Город встретил меня радушием пожилого человека, решившего показать портреты родных и близких, перелистывая перед моими глазами кварталы своей истории. Это мой готический прапрадедушка. А там, рядом с ним, его неоготический кузен. Справа вы можете видеть мою ренессансную прабабушку. Дальше за перекрёстком живёт мой барочный дедушка по матери с моей любимой бабушкой в стиле ампир. Следующая страница семейного альбома посвящена моим модернистским родителям. А это – любимица нашей семьи. Моя австрийская тётушка сецессия. Она скоропостижно скончалась в годы Первой мировой войны. У неё не осталось наследников. Следующее поколение украсило город архитектурой ар-деко. А потом наступила эпоха социализма. Тут уже и сказать нечего! Надо быть человеком, начисто лишённым вкуса и воображения, чтобы любить сиротскую советскую архитектуру, взявшую прекрасный Львов в безликое кольцо новых жилых районов.

Как и сказала Адель, через полчаса мы были на месте. Нас встречали деревянная вешалка-тренога для одежды и чёрный зонт-трость с костяной ручкой, вальяжно прислонившийся к стене.

– Заходите, осматривайтесь, пока всё приготовлю. Справа по коридору спальня. Да вы проходите, не стойте! – Адель по-хозяйски прошла вперёд.

Я заглянул в спальню. Посреди большой комнаты стояла массивная кровать, заправленная сатиновым бельём. Лампа «Тиффани» на прикроватном столике создавала невероятный уют одним своим присутствием. Основательный в трещинах времени платяной шкаф приветливо распахнул свои дверцы моим вещам. Сквозь неплотно задёрнутые тяжёлые бархатные шторы пробивался яркий солнечный луч, в котором искрилась встревоженная пыль.

– Окна спальни выходят во двор, и здесь очень тихо. Пойдёмте дальше!

Мы зашли в следующую комнату, и я ахнул от восторга!

Адель сделала вид, что не заметила этой реакции, и стала неспешно снимать чехлы с мебели, наблюдая незаметно за мной.

Просторная светлая гостиная была украшением квартиры. Фрески на высоком потолке изображали сцены из небесной жизни. Богатая лепнина гармонично объединяла мир земной и мир горний. Огромная люстра из богемского хрусталя переливалась разноцветными огнями над роялем «Steinway&Sons». Одна из стен гостиной ощерилась чёрной пастью камина с рядами буковых и сосновых поленьев рядом. На каминной полке горделиво и одиноко высился бронзовый витой канделябр со свечами. Круглые часы с римскими цифрами висели над ним и неторопливыми щелчками отсчитывали секунды. Коричневый кожаный диван, пробитый по краям медными рядами мебельных гвоздей, располагал к уютным посиделкам с сигарой и коньяком. Старая посуда за стеклянными дверцами кухонных комодов и потемневшее от пережитого фамильное серебро исключали даже мысли о невкусной еде. Я, человек, выросший в незатейливых интерьерах советских квартир, был потрясён.

– Нравится? – спросила Адель. Я даже не сомневался, что она знала мой ответ заранее.

– Это что-то невероятное! Как будто в музее. Не хватает только таблички «Экспонаты руками не трогать».

– Здесь долгие годы жила наша семья, пока после войны квартира не стала нужнее одному важному партийному деятелю. Советская власть с радостью сделала ему этот щедрый подарок, – голос её дрогнул.

– А ваша семья? – я склонил голову и посмотрел на неё.

– А мы недавно выкупили свою квартиру у наследников и восстановили интерьеры по фотографиям из семейного альбома, – Адель подошла к роялю, аккуратно приподняла крышку и провела пальцем по клавишам.

– А сами почему здесь не живёте?

– Времена настали непростые… Вы надолго к нам? – сменила она тему.

– Если дела пойдут хорошо, то Львов станет моим вторым городом проживания. Или первым, если очень хорошо. В любом случае несколько месяцев я точно буду снимать вашу квартиру, – я сел на диван и откинулся на спинку. Его кожа захрустела, подтверждая мои слова.

– Замечательно. Постарайтесь сохранить здесь всё в первозданном виде. Если возникнут какие-нибудь вопросы – вот мой номер телефона. Звоните. Я постараюсь не беспокоить вас лишний раз своим присутствием, – Адель протянула мне маленькую бумажку с цифрами, аккуратно вырезанную из женского блокнота с цветами вместо колонтитула. Цифры были номером телефона.

– Постараюсь ни к чему не прикасаться и не звонить вам по пустякам.

– И, пожалуйста, не забывайте здороваться с соседями. У нас так принято, – добавила Адель и направилась к выходу.

–Уже уходите? – я подался за ней.

– Подожду внизу, пока вы приведёте себя в порядок после дороги. А потом покажу город. Женщина шла и говорила не оглядываясь.

– Я уже готов. Предлагаю начать прогулку с обеда. Я вас приглашаю! –быстрыми шагами я догнал её в конце длинного коридора, – только вещи уберу.

– Принимаю приглашение, – Адель повернулась ко мне. Голос звучал вежливо, но сдержанно. Моя спутница явно держала дистанцию. И улыбнулась лишь для приличия.

По всему старому городу раскинули свои обольстительные сети кафе и рестораны. Львов умело искушал ароматами галисийской кухни. Соблазнял блюдами из речной форели. Дразнил карпом и форшмаком в еврейском ресторане. Шкворчал жирными свиными колбасками. Будоражил аппетит кровянкой с тушёной квашеной капустой. В этой кулинарной битве австро-венгерской, польской, еврейской, украинской кухонь победил густой нажористый суп флячки. Он поманил меня и немедленно затребовал душистое львовское пиво с густой шапкой пены в запотевшем бокале. К концу обеда я был в состоянии гастрономического экстаза.

Адель взяла кофе и традиционный «сырник» – нежнейший чизкейк. Она внимательно смотрела, как я ем, и всё больше молчала, думая о чём-то своём.

– У вас прекрасный аппетит, – Адель наблюдала за мной весь обед, чуть прикасаясь к чашке с кофе.

– Вкусная еда распаляет аппетит даже у сытого человека, – я отодвинул пустую тарелку, за которой тут же соколом подлетел официант.

– Люди раскрываются в том, как они едят.

– И что же открылось вам?

– Вы умеете получать от жизни удовольствие. Даже от простых вещей.

– Вам не откажешь в проницательности.

– Часто люди едят некрасиво. Поэтому я не люблю обедать с малознакомыми людьми. – Адель имела на это полное право. Она пила кофе аристократически элегантно, выверенными несколькими поколениями движениями. Кофейная чашка порхала в её изящной руке, как невесомая бабочка. Женщина втягивала аромат, прикрыв глаза, и только после этого позволяла чашке коснуться губ. Невозможно было заметить глоток, это был просто лёгкий поцелуй, после которого кончик язычка собирал с губ остатки вкуса.

– Но за столом люди быстрее и лучше узнают друг друга. Даже лучше, чем в постели. Если человек нравится, то наверняка будет нравиться и то, как он ест. И наоборот. Я тоже наблюдал за вами. Причём с большим удовольствием, – я откинулся в кресле и любовался своей собеседницей.

– И что же узнали обо мне? – Адель слегка прищурилась и с интересом подняла бровь.

– Вы элегантны, прекрасно воспитанны и недоверчивы. Держите дистанцию и редко используете другие способы познания людей.

Она вспыхнула и бросила на меня неодобрительный взгляд.

– Если мы закончили, я предлагаю не тратить время на словесную дуэль и начать нашу прогулку по старому городу.

– Извините, я не хотел вас обидеть, – знаком я попросил счёт.

– Не переживайте, я женщина сильная. Да, к людям отношусь настороженно. Стараюсь держать их на расстоянии и избегаю пылкой душевности, – её слова звучали спокойно, но лёгкое раздражение Адели скрыть не удалось.

– Думаю, у сильной женщины есть на то причины.

– Это настолько очевидно, что можете не относить на свою проницательность.

– Как скажете.

Мы вышли в Средневековье. Адель начала свою экскурсию.

– Мы сейчас находимся в армянском квартале. Да-да! Во Львове жили армяне – с конца Средних веков до Второй мировой войны. Они были торговцами и ювелирами и составляли самую богатую группу населения, которая первой из всех провела себе воду и построила канализацию. А здесь, в этом старинном дворике, снимали сцену дуэли в «Д'Артаньяне и трёх мушкетёрах». В этом фильме Львов сыграл Париж. Смотрели?

– Конечно. И до сих пор помню наизусть все песни оттуда. – Я приосанился и запел песню капитана де Тревиля.

Адель вежливо выслушала целый куплет, потом деликатно перебила и продолжила рассказ о городе.

– А чуть дальше, на площади Рынок, мой любимый итальянский дворик. Представляете! Здесь ещё в XVII столетии ставили пьесы Шекспира. Великое удовольствие выпить здесь чашечку кофе. Львов – кофейный город. Пожалуй, даже одна из кофейных столиц мира. Он пропах кофе.

Я смотрел на Адель и видел совсем другую женщину: чувственную, эмоциональную, увлечённую, без маски отстранённости.

От неё веяло тем неподдельным романтизмом, который заставляет восхищаться красотой окружающего мира.

– Может быть, ещё по чашечке кофе? – предложил я.

– А давайте, – ответила Адель неожиданно дружелюбно.

Мы разместились за столиком уличного кафе. Шум города еле доносился в уютное пространство ренессансного дворика.

– Рекомендую попробовать кофе по-венски с яичным желтком, – предложила Адель. – И возьмите штрудель. Здесь он не уступает австрийскому. Львов многое перенял от Австро-Венгерской империи.

– С удовольствием последую совету. Такой женщине хочется верить подсознательно, – я махнул рукой, приглашая официанта.

– Какой женщине? – невозмутимо, лишь чуть приподняв бровь, спросила Адель.

– Красивой, увлечённой, – начал я издалека свою партию соблазнения. Она мне нравилась, нравилась и её холодная отчуждённость.

– Не льстите мне по пустякам.

– Лесть – лишь изысканная разновидность правды. Но настоящая красота нуждается не в лести, а в признании.

Она слегка наклонила голову и немного задумалась, словно советуясь с собой. А потом ответила не без лёгкого кокетства:

– Согласна. Продолжайте свои песни. Буду делать вид, что верю.

– Красивой женщине легко говорить правдивые комплименты. В вас есть особый стиль и утончённость. Хорошее приданое к ироничному уму.

– Вы меня совсем не знаете, – она сдавалась, хоть и старалась не подавать вида.

– Не будьте к себе слишком строги. Красота нуждается в снисхождении. Дайте мне немного времени, чтобы мы могли убедиться в моей правоте.

– Это я к себе строга? Или вы слишком беззаботны? – словно испытывая меня, парировала Адель.

– Как говорил один известный немецкий философ: «Беззаботными, насмешливыми, сильными – такими хочет видеть нас мудрость: она – женщина и любит всегда только воина».

–Кто так отметился в вашем кругозоре?

– Ницше. Жил такой парень в раньшее время.

– Мне кажется, он был женоненавистником.
– Не принимайте на свой счёт. Он презирал всё человечество.

– Вам близки его идеи? – Адель подалась ко мне корпусом, готовая к словесному поединку?

– Мне близки идеи гедонизма, но это не мешает интересоваться Ницше.

– Я тоже не очень люблю людей. И в этом мы с ним в чём-то близки.

– Мне почему-то кажется, что к мужчинам у вас особая нелюбовь.

– В разговорном айкидо вы великолепны! Откуда такие навыки?
– Несу бремя классического воспитания и образования.

– Я заметила.

– Вам не откажешь в наблюдательности.

Стена отчуждения быстро восстановилась между нами. Мы молча допили кофе и вышли из кафе в шумные объятия города. Немного прошлись по каменному коридору Русской улицы, потом свернули на бугристые булыжные улицы еврейского квартала.

– Мне пора. До свидания! – сказала Адель, как мне показалось, немного сдавленным голосом.

– Спасибо! Было здорово! Вы лучший гид в моей жизни. Нет, удивительная женщина и прекрасный собеседник.

– Не преувеличиваете мои достоинства! Мы еле соприкоснулись. Но за приятную компанию и добрые слова благодарю. Мне было интересно пообщаться с новым человеком.

Попрощавшись, мы разошлись по своим делам.

Весь следующий день я думал об Адели. Отстранённая непохожесть этой женщины привлекала меня. Ближе к вечеру, закончив дела, я позвонил ей.


– Здравствуйте, Адель.

– Здравствуйте. Что-то случилось? – по голосу мне показалось, что она рада моему звонку.

– Да. У меня случилось желание пройтись сегодня вечером. Не желаете прогуляться по городу в компании нескучного собеседника? Буду рад любому положительному ответу.
– Это с тем, который любит прогулки по Львову с лучшим гидом в его жизни?

– Если речь идёт об оплате услуг гида, я готов рассчитаться восторгами в его адрес и пригласить в ресторан. Причём в любой последовательности.

– Обычно я отвечаю отказом на столь откровенные манипуляции и занижение стоимости услуг гида, но сегодня изменю своим правилам и соглашусь. Встретимся возле «Гранд-отеля» в 19 часов.
– Буду ждать в мерцании вечернего света. Я буду, скорее всего, неотразимо обольстительным. У вас ещё есть время поработать над образом.
– Я, как обычно, буду демонической!

В условленный час я ждал Адель у отеля. Рядом со мной томились полуобнажённые атланты, поддерживающие балкон над входом. Они были явно терпеливее меня. Мы сочувственно смотрели друг на друга, думая каждый о своём.

– Вы знаете, что раньше здесь стоял дом, где родился Леопольд фон Захер-Мазох? – услышал я сзади знакомый голос.

– Что вы говорите! – обернулся я и улыбкой выдал своё настроение. Адель улыбнулась в ответ. Я протянул руку для приветствия. Она легко пожала её, слегка присев.

– Тот самый?

– Именно. Он, конечно, не ограничивался только пикантными произведениями и написал много всего прочего: от пьес и либретто к операм до философских романов. Но остался в памяти людей как самый известный мазохист.
– Быть первым и прозорливым – ценное качество. Я думаю, мазохисты всего мира должны стремиться провести хотя бы ночь во львовском «Гранд-отеле»

– Об этом мне ничего не известно. Но если запастись терпением и внимательно понаблюдать за посетителями, то можно найти ответ на этот вопрос, – она двинулась вдоль отеля, я направился за ней, наблюдая за переливами точёной фигуры.

– А кто ещё прославил ваш город?

– Создатели керосиновой лампы Ян Зег и Игнатий Лукасевич. Писатель-фантаст Станислав Лем.

– Великие города рождают великих людей.

– И притягивают их. Говорят, что Пикассо здесь тоже отметился.

Про свой город Адель знала всё. Дом за домом, квартал за кварталом, эпоха за эпохой легко открывали мне с ней свои секреты. И лишь многочисленные каменные львы загадочно смотрели на нас со своих вечных мест, словно знали какую-то тайну.

Мы гуляли по оживлённым улицам старого города и разговаривали так, как разговаривают люди, живущие в унисон. Они могут не видеться годами, а потом продолжают словно ненадолго прерванную беседу как ни в чём не бывало.
Моя спутница разрумянилась. Прядь волос, сбежавшая из некогда идеальной укладки, прыгал при каждом её шаге. Адель время от времени пыталась сдуть её с лица. А я делал вид, что не замечаю этого, боясь её превращения в прежнюю, застёгнутую на все пуговицы женщину.

Несколько веков львовской истории мы прожили в этот вечер вместе.

– Удивительный вечер! Я заразился вашей любовью к городу. Мне даже показалось, что нас было трое на этой прогулке, – было уже поздно, и мы подошли к её дому.

– Да, у меня есть возлюбленный, – Адель улыбнулась, – это город львов, моя давняя страсть. И он отвечает мне взаимностью. Я не жду от него подвоха.

– А от меня?

Она замешкалась.

– Я просто вас познакомила.

– Чем могу отблагодарить? – я взял её руку и зажал между своими ладонями.
– Общение с вами вызывает у меня желание улыбнуться. Думаю, этого достаточно, – её ладонь мягко выскользнула и взялась за сумочку. – Хотя нет! Составьте мне компанию в прогулке по Лычаковскому кладбищу.

– По кладбищу?

– Что так удивились? Оно очень красивое, если можно так сказать о кладбище, и больше похоже на музей под открытым небом, чем на кладбище в привычном понимании этого слова. Гуляя по его аллеям среди деревьев, старинных скульптур и древних часовен, я обретаю покой. Мне близка его эстетика перехода человека от жизни к смерти. У нашей семьи есть родовой склеп. К счастью, коммунисты его не забрали. Мне нравится туда приходить. Сама не знаю, почему меня туда влечёт. Я там наедине с собой, ощущаю сиюминутность Вечности. И в тишине легко находятся ответы на многие вопросы.

– Что ж! Следующая прогулка будет на кладбище. Я ваш добровольный должник, – не дав Адели опомниться, я стремительно поднес её ладонь к своим губам. Она не сопротивлялась.

Через несколько дней мы встретились. Адель несла в руках букет. Выпив по привычной чашке кофе, мы пошли на свидание с Вечностью.

Здесь, среди старых раскидистых деревьев, застыли в камне скорбь и страдания. Но от памятников и склепов веяло умиротворением и покоем.

Время от времени на щебенчатых дорожках огромного некрополя Адель брала меня под руку. Мы гуляли как хорошие давние знакомые. Былая настороженность Адели улетучилась и лишь изредка возвращалась, но уже не тяжёлыми осенними тучами, а беспечными майскими облаками. Незаметно разговор зашёл о личном.

– Вы женаты?

– Нет. А вы замужем?

– Увы, тоже нет. Как-то не сложилось по жизни.

– Глубина вашего внутреннего мира слишком пугающая для искателей приключений и тихих семейных заводей! Я в хорошем смысле.
– Искатели приключений и тихих семейных заводей меня не интересуют.

– Не сомневаюсь. Иначе не было бы столь острой подачи! И кто же он, ваш герой? Не претендую на эмоциональное обнажение. Но всё же, – было много странного в том, что, бродя среди могил и склепов, мы говорим на самую живую и вечную тему человечества – о любви.

– Он фантом. Человек, которого не бывает. Умный, образованный, хорошо воспитанный, тонко чувствующий и понимающий женщину, уверенный в себе и вселяющий уверенность. Знающий себе цену и умеющий ценить настоящее. Мне таких, увы, не встречалось.

– В вас есть намного больше, чем нужно красивой женщине для обычного счастья: широкий кругозор, острый ум и особый, утончённый нуар. Два высших образования тоже ни к чему! С таким приданым распугаете всех мужчин на свете!
– Это уже произошло. Меня понимает только мой город, – Адель отпустила мою руку и направилась к семейному склепу. Я понял знак и остался её ждать чуть поодаль, осматривая мшистые каменные глыбы, потемневшие от сырости и времени.

Она вернулась спустя несколько минут, букета в руках не было, но и грусти на лице, как я ожидал, тоже. Оно сияло, светилось, лучилось. Или это так падал солнечный луч, пробившись сквозь густую листву.

Некоторое время мы шли молча, но молчание не было тягостным.

– Вы не правы, когда думаете, что только город вас понимает, – я продолжил прерванный разговор, – Мы выбираем тех, кто уже живёт в нашем сознании. Попробуйте впустить туда ещё кого-то.

– Это непросто.

– Может, стоит снизить планку и попытаться договориться с собой о компромиссах?

– А зачем размениваться на случайное и проходящее? – Адель горько усмехнулась, – Привычка думать, наверное, моя главная проблема.

– Как говорил всё тот же Ницше, «В конце концов, дело должно обстоять так, как оно обстоит и всегда обстояло: великие вещи остаются для великих людей, пропасти – для глубоких, нежности и дрожь ужаса – для чутких, а всё редкое – для редких». Теория вероятности в этом случае не в вашу пользу. Но, может быть, просто отпустить ситуацию? Это облегчит задачу соискателям ваших руки и сердца.

– А что это принесёт мне?

– Люди часто небрежно относятся к возможностям. Вы ведь не такая?

– Легко говорить человеку, который живёт играючи.

Я остановился и посмотрел на неё.

– Жизнь моя складывалась таким образом, что в ней были все времена года! И случались такие зимы, что белые медведи рыдали навзрыд! Но лето души для меня более комфортное состояние! И Вам желаю найти своё лето. Мир вокруг себя меняем мы сами в себе.

– Умеете обнадёжить!

Прошло несколько месяцев наших встреч, прогулок и бесед. Каждый раз, уезжая домой, я жил ожиданием новой встречи. Мысленно гулял с Адель по шелестящим дорожкам городского парка, пил кофе или сидел с холодным бокалом белого вина в городском кафе. Возвращаясь во Львов, сразу звонил ей.

Незаметно мы перешли на «ты». Наши отношения были доверительно-дружескими, и хотя мы чувствовали взаимную симпатию и даже порой флиртовали, Адель никогда не обращалась ко мне с такой же трогательностью, как к своему городу. Я иногда ловил себя на мысли, что ревную Адель к её верным львам.

Сентябрьским вечером мы шли мимо львовской Оперы. Площадь перед прекрасным зданием театра в неоренессансном стиле была заполнена хорошо одетыми людьми. Давали «Дон Жуан, или Наказанный развратник».

– Не желаешь отдохнуть после долгой прогулки под историю про каменного гостя? – спросил я Адель.

– Прямо сейчас? – опешила она.

– Да! Когда же ещё?

Все скульптуры, украшающие фасад, – от восьми муз до крылатых Жизни, Любви и Искусства – замерли в ожидании её ответа.

– А пойдём! Театр – лучшее место отдыха, – решилась Адель. Я тут же купил билеты.

После спектакля мы вышли в поздний зябкий вечер. Публика постепенно разошлась. На площади перед театром, словно на сцене в свете софитов, мы стояли одни в жёлтом круге фонаря. Город смотрел на нас во все глаза своих окон, ожидая продолжения.

– Я будто выпила вина, – скорее выдохнула, чем сказала, Адель.

– Часто именно в моменты опьянения случается лучшее в жизни не только женщины, – осторожно начал я партию соблазнения.
– Да уж! И умные мысли приходят тогда, когда глупости уже сделаны. И вообще, имею право быть легкомысленной, – она задрала голову и закружилась вокруг себя, взмахивая руками, как крыльями.

– Ты зачем о своих правах напоминаешь?

Внезапно она остановилась, ухватившись за моё плечо.

– Такое настроение... звёздное небо… хочется наделать глупостей, – глаза Адели были совсем близко и горели странным огнём.
– Тогда стоит этого пожелать! – я вибрировал в тон, продолжая искушать её. Такой я её никогда не видел.

– Соблазнять жертву своими сладкими речами – фирменный почерк всех дон жуанов? – мне показалось, что она включилась в игру.
– Таааак! Кто кого соблазняет?

– Не я! Мне просто нравится общаться с тобой, – .....
– О, музы, я не верю своей удаче! – я театрально вознес руки к небу.

– Не боишься, что Львов в образе Каменного гостя придёт к тебе в ночи? –Адель внимательно посмотрела на меня.

– Я ведь чист помыслами и не задумал ничего дурного, – ответил я, взяв её за руки.

Она долго смотрела на меня, а потом обвела взглядом соседние дома, словно ожидая от города львов какой-то поддержки. Лихорадочный румянец и прерывистое дыхание выдавали её волнение. Она о чём-то думала, пряча свою взволнованность за неловким молчанием. Так и не найдя подходящих слов, подхватила меня за руку и потянула из света фонаря в сумрак города.

– Я поняла, почему от общения с тобой получаю удовольствие, – наконец произнесла Адель, –Твоё умение жить и наслаждаться жизнью – это умение складывать обстоятельства определённым образом. Это жизненная философия! Именно этому я так и не научилась. Завидую жутко. Как ты думаешь? Можно научиться счастью?

– Конечно! Начинай прямо сейчас. Ведь счастье не есть нечто глобальное. Это лоскуты маленьких ежедневных радостей, сплетённые между собой в цепь жизни.

– Но здесь можно увлечься и пресытиться. Тогда ничто уже не будет способно доставить тебе радость. Когда ты нанизываешь удовольствия на нитку, как жемчужины, то в жемчужном ожерелье можно не заметить ту идеальную, которая стоит всех остальных.

– Невозможно насытиться счастьем! Ты считаешь, что стоит утонуть в поклонении чему-то одному, как ты городу? – мне еле удалось скрыть раздражение.

Адель даже остановилась.

– Я считаю, что счастье – это не коллекционирование удовольствий. Это постижение их глубины. Ты же не будешь редкое вино закусывать чем попало, пусть даже ты очень голоден, а рядом стол, уставленный яствами, – произнесла она тоном, не требующим возражений.

– Конечно, нет. Но ты даже не хочешь сделать глоток этого вина. – ответил я в сердцах.

– Хочу, – она ответила тихо, чуть слышно.

У меня перехватило дыхание. Только через квартал я продолжил.

– Давай попробуем. Я предлагаю одну игру. Ты готова?

– Немного страшно, но да. Я готова!

– Тогда пойдём ко мне, в вашу фамильную квартиру.

– А если я скажу «нет»?

– Оставь своё «нет» для более важных случаев!

Остаток пути мы молчали.

На стене у камина висела венецианская маска Дамы тициановского периода. Золото, пурпур и слоновая кость изысканным узором украсили точёные черты женщины прекрасной эпохи Чинквеченто. Изогнутые языки пламени с бубенчиками на концах изображали элегантную причёску. Однако её пустые глазницы были пугающе темны. Душа не поселилась ещё в ней. Чёрные шёлковые завязки струились по бокам.

Адель устроилась в кресле напротив, долго смотрела на венецианскую гостью, а потом спросила:

– Откуда она здесь?

– Когда-то я привёз её из Венеции. Маска долго лежала дома в шкафу, а потом я решил, что эта квартира – самое подходящее для неё место, – я хлопнул пробкой, открывая вино.

– Она настоящая?

– Конечно. Это настоящая карнавальная маска. Было время, венецианские женщины носили их не только во время Карнавала. Анонимность позволяла предаваться невинным забавам или порокам с одинаковой беспечностью, а наутро вновь выглядеть благочестивыми дамами. Будто бы маска принимала на себя все грехи. Злые языки утверждали, что со временем черты лица маски становились всё более порочными, спасая хозяйку.

– А как же голос, походка, цвет волос?

– Платья того времени скрывали походку, маска меняла голос, а что до цвета волос, то мода на светлые волосы была уже тогда, – я подал Адели бокал с вином. – Многие венецианки были блондинками, если верить картинам того времени. Венецианское золото волос – если и фантазия, то не художников, а парикмахеров. Рецепт известен – золототысячник, гуммиарабик, мыло: вскипятить, промыть и сушить под солнцем. Так что сохранить анонимность на узких улицах небольшого города было просто.

– Можно я надену её? – она поставила бокал на камин, даже не пригубив вина.

– Конечно!

Я снял маску со стены и протянул Адели. Она взяла её и долго рассматривала, словно пытаясь разгадать тайны, которые маска надёжно хранила. Губы беззвучно шевелились, словно исповедовались в чём-то сокровенном.

– Она позволит тебе освободиться от плена своего «я». Всё, чего ты боишься, всё, что держит тебя в рамках привычного, исчезнет. Адели не будет, будет маска, а ей позволено делать всё, что она пожелает.

– Мне страшно, – прошептала Адель.

– Не бойся! В любой момент ты сможешь вернуться к себе прежней. Лишь сними маску!

– А вдруг я не захочу оставаться собой прежней?

–Ты сможешь быть любой. В маске или без неё.

– Я знаю, но у меня такое чувство, что ставки в этой игре высоки, – от волнения она вздрагивала всем телом.

– Ты сама назначаешь ставку. Ведь это твоя игра!

– Такого в моей жизни ещё не было. А есть хоть какие-нибудь правила?

– Конечно! Кодекс масок складывался годами.

– Какие?

– Я не знаю все, но вот лишь некоторые. Настоящие вольные венецианские маски никогда не разговаривают: они могут между собой перешёптываться. На вопросы отвечают только жестами. При встрече друг с другом маски должны раскланиваться.

– То есть я должна молчать?

– Если принимаешь кодекс масок!

– А кто-нибудь уже носил её до меня?

– Нет. Маска ещё девственно невинна и ждёт часа, чтобы начать свою историю вместе с тобой.

Адель замерла перед последним шагом. А потом приложила маску к лицу и повернулась ко мне спиной. Чёрная шёлковая тесьма зашелестела в моих пальцах и сплелась затейливым узором на затылке. Адель слегка вздрогнула, когда узел затянулся. Бубенчики тихо звякнули. Я развернул её лицом к себе. Адель подняла голову и неуверенно посмотрела мне в глаза, словно стесняясь своего нового образа.

Удивительным образом она была похожа в маске на саму себя. Только черты лица были неподвижны. Маска взяла в плен её мимику, украла эмоции. Лишь глаза в ранее безжизненных прорезях горели из этого странного плена, оживляя застывшие черты.

– Buenas tardes signora mascara! (Добрый день синьора маска!), – сказал я тихим голосом.

Адель кивнула.

Я стоял и смотрел на её и в то же время не её знакомые черты.

– Ты готова сделать свой первый глоток?

Маска кивнула снова.

Я приложил дрожащие холодные пальцы Адели к своим губам, согревая поцелуем. Она была неподвижна, как статуя. Когда я отпустил руки, те повисли безмолвными плетями. Тело маски было словно лишено мышечной силы. Передо мной стояла сама покорность. Как мне захотелось поцеловать эти застывшие безжизненные губы. Но нас разделяла расписная рукотворная стенка – тонкий слой папье-маше.

Игра продолжалась.

Я расстегнул верхнюю пуговку блузки и замер, ожидая хоть какого-то сигнала от маски, но та была неподвижна и безучастна.

Остальные пуговки одна за другой выпорхнули из петель, и воздушный шёлк блузы скользнул с плеч. Полная грудь призывно просвечивала сквозь бельё отвердевшими сосками. Адель немного сжалась и попыталась прикрыться вдруг ожившими руками, но потом снова опустила их.

Передо мной стояла кукла-марионетка, лишённая жизненных импульсов от хозяина.

– Повернись, – сказал я ей глухим голосом.
Маска медленно повернулась ко мне спиной и откинула голову назад, подставив шею моей руке. Я скользнул руками от затылка по плечам на бёдра и прижал её к себе, положив одну руку на лобок, а другой взяв за шею. Адель лихорадило. Горячая дрожь женщины удивительным образом передавалась мне.

– А теперь встань на диван и нагнись.

Она покорно опустилась на колени и подалась вперёд. Кожаный диван захрустел. Неожиданная, почти беспрекословная покорность гордой женщины распалила меня донельзя. Я поднял подол юбки, взял руками за бёдра и вошёл в неё сзади сильно и резко. Приглушённый стон вырвался из-под маски. Бубенчики нестройно звякнули. Я замер. Адель, глубоко прогнувшись спиной, подалась ко мне. Наши поначалу медленные движения навстречу друг другу становились всё быстрее. Бубенчики зазвенели громче и ритмичнее. Духи наших первобытных предков закружились в хороводе неистовой страсти. Вдруг она затрепетала и завыла диким бабьим голосом. Её беспокойные руки заметались по грубой коже дивана. Я зарычал в ответ, словно дикий зверь, стараясь удержать её в этом неистовстве. Секунды, и звенящая тишина комнаты вдруг окутала нас. Время не имело измерения. Лишь немота тела в полной тишине, и дальше, как у Бродского, «скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая вразнобой тишину…»

Мы молча полулежали рядом. Когда моё тяжёлое дыхание выровнялось, Адель сползла с дивана, встала на колени, обняла мои ноги и прижалась к ещё не опавшему набухшему члену. Она долго так сидела, вздрагивая всем телом. А потом подняла голову и посмотрела на меня снизу вверх. В оживших глазницах снова горели её глаза.

Капелька спермы, словно слеза, текла по расписной, безжизненной щеке маски.

Адель медленно спустилась к ступням, прикоснулась к ним неподвижными губами и замерла. Её светлые волосы золотом разметались по ковру. Я опустился рядом и снял маску. Лицо Адели было ярко пунцовым, по щекам текли слёзы. Искусанные опухшие губы нервно вздрагивали.

– Как только ты надел на меня маску, что-то во мне перевернулось. Она пленила меня, парализовала волю, обнажив такие чувства, которых в себе я даже не подозревала. Но при этом дала такую защищённость, что мне не хотелось возвращаться в реальность. Я почувствовала себя твоей вещью, собственностью, рабой, готовой к любым прихотям хозяина, – её дрожащий голос был слаб и тих.

– Ты удивительная женщина. Твоя покорность и меня взяла в плен, из которого нет возврата. Я чувствую к тебе невероятную нежность и страсть одновременно. Ты моя и только моя. Так будет до тех пор, пока …

– Пока что? – она не дала мне договорить.

– Пока ты сама этого захочешь.

– Я всегда считала, если женщина подчинена мужчине, это путь к её падению. Нравственному, духовному, любому. И вопрос лишь в том, как долог этот путь и какова глубина пропасти. И сможет ли женщина

оправиться после пережитого, – голос Адели обретал уверенность и силу, –Долгое время я боялась слабости. Даже мысль о том, чтобы проявить её, гнала от себя на дальних подступах. Я жила, готовая в любой момент дать отповедь, отпор любому.

– Не будь слишком строга к себе. Каждый человек живёт как может. И получает то, чего достоин. Я думаю, ты достойна настоящего, не лоскутного счастья.

– Как ты думаешь, как долго продлится наша связь?

– Как можно такое загадывать! Когда чары химии уходят, люди, близкие духовно, начинают смаковать тонкие грани личности друг друга. Чем больше граней, тем бесконечнее взаимное познание. Мне кажется, мы только в начале этого удивительного пути, – я убрал взмокшую прядь со лба Адели.

– Я не хочу обманывать тебя и обманываться на твой счёт. Если ты не захочешь быть со мной – не делай этого из жалости. Будь со мной честен. Я вернусь в свой мир, закрою глаза. А ты пойдёшь своей дорогой, – щёки Адели полыхали вечерней зарёй.

– Не случается в жизни то, что не должно случиться. Не торопись с разлукой. Всё ещё только начинается! – мои губы коснулись её жаркого лица.

– За эти месяцы я поняла, что рядом с сильным мужчиной слабой быть легко. Даже приятно и безмятежно. Ты просто безоговорочно вверяешь себя человеку, без всяких условий. Словно падаешь назад на спину, не задумываясь о том, что будет. Поверь, осознание этого не приходит само по себе.

– Мужчина тоже принимает на себя обязательства. Он в ответе за свою женщину, за её покой, уверенность и возможность быть слабой.

– Не каждый на это способен. Но если такое случается – женщина расцветает в своей единственности и неповторимости. Это как добраться до самых укромных уголков самых таинственных улиц, где живёт душа города.

– Опять мой каменный соперник? – я улыбнулся, а она рассмеялась.

– Ты ревнуешь?

– Уже нет.

– Ему это удалось. Может быть, удастся и тебе!

Мы не знали покоя всю ночь. Разговаривали, занимались сексом, молчали в унисон, дремали, ели, пили кофе, чтобы не проспать сладкие мгновения нашей близости. Но утренние сумерки всё же незаметно взяли нас в свой дремотный плен.

Проснувшись, я поцеловал безмятежно спящую Адель и уехал домой. Вечером позвонил ей, но она не взяла трубку. «Наверное, уже спит после бессонной ночи» – подумал я и сам заснул. Но ни на следующий день, ни потом её телефон не отзывался на мои долгие, протяжные вызовы. Очень скоро, через неделю, я вернулся во Львов, подгоняемый смутным внутренним беспокойством. «День добрый! Это я вас потерял или прихоть случая?» – представлял я нашу встречу. Или так, немного игриво: «Здравствуйте! Видел над городом всполохи вашего отличного настроения. И как-то нестерпимо захотелось выпить с Вами кофе».

Вечером я пришёл к дому Адели. Свет в окнах не горел. Я долго звонил в дверь, а ответом мне была тревожная тишина. Пройдясь по многу раз хоженным вместе улицам, я вернулся. Но её квартира по-прежнему смотрела на меня тёмными окнами.

Ночью я спал плохо, а лишь забрезжил рассвет, пошёл гулять по городу и как-то незаметно дошёл до Лычаковского некрополя. Там, среди красивых надгробий и деревьев, немного успокоился под пение утренних птиц.

«В конце концов, женщинам в большей мере, чем мужчинам, свойственны метания и внутренние противоречия. Прожив жизнь в привычной ей защитной капсюле, трудно решиться жить по-другому. Да и зачем?! Я всего лишь случайный путник на пути Адели. Без прошлого, с невнятным будущим. Приезжающий и уезжающий по своему непонятному распорядку. Ничего не обещающий и не предлагающий. Чувствовать себя уязвимой тяжело…» – я шёл, шурша опавшей листвой, и вёл с ней заочный диалог. И вдруг мы встретились. С могильного надгробия фамильного склепа на меня смотрела Адель. Она умерла в тот день, когда я уехал.

Позже от своего приятеля я узнал, что её сбила машина.

Город её не отпустил.




Другие рассказы: