Человек, однажды укравший миллион долларов, всю оставшуюся жизнь может жить честно. Выдающийся коррупционер и вынужденный патриот своей Родины Алмаз Кимберлитович Гораздый мог бы прожить честно много жизней. Блеск украденных миллионов озарял ему и его потомкам путь в бессмертие. С молодых лет Алмаз Кимберлитович с упорством Сизифа шёл в свою карьерно-коррупционную гору, толкая перед собой огромный камень корыстолюбия. И, наконец, этот нелёгкий путь привёл его в волшебный сказочный мир посреди Родины, куда обычная жизнь проникает лишь мерцанием огромного экрана телевизора и закон не дотягивается своими справедливыми щупальцами.

Алмаз Кимберлитович жил в состоянии благосостояния на своём прекрасном архипелаге, состоящем из нескольких островов: дома с участком, обнесённым высоким непреодолимым забором, виллы на берегу далёкого тёплого моря, белоснежной яхты с баром и скучающим экипажем, кабинета в важном учреждении, банковского хранилища неподалёку и тайной сауны с проститутками. Всеми фибрами своей души он радел за благополучие родной страны, имея от этого небольшой, но неиссякаемый процент. Блеск державного величия Гораздого вкупе с сокровищами, добытыми с коррупционно-патриотической помощью, слепили глаза тем, кто не смог вовремя оказаться у сытного бюджетного пирога. Но Алмаза Кимберлитовича всё это мало волновало. Он уверенно стоял на гранитном пьедестале над морем людских судеб, куда не долетали брызги повседневной суеты.

Секрет жизненного успеха Гораздого был прост. Он с детства овладел важнейшим для жизни и карьеры искусством – быть мерзавцем. В этом деле Алмазу Кимберлитовичу не было равных. Его жена Диадема Сияловна, неоднократная мисс Икона гиалурона (и просто дважды восстановленная мисс), как и положено приличной даме, была светской львицей. Она всей душой верила в исключительность супруга и с азартом тратила честно распиленные им во благо Родины деньги в регулярных набегах на ювелирные и модные магазины. В узком кругу Диадема так говорила о своём муже: «Ему бы хоть щепотку совести – цены бы не было для Отечества!» Пока муж сутками пропадал неизвестно где, радея о судьбах отечества, она страдала от тоски и однообразия жизни в закрытых спа-салонах. Чтобы карма не покрылась плесенью во время жизни на главном острове Гораздого, гиалуроновая мисс регулярно прочищала её с помощью коньяка и шампанского. И в этом она не отличалась от других светских львиц.

Утром того дня, когда началась эта история, Алмаз Кимберлитович в персидском шёлковом халате с неизменной утренней сеточкой для волос, величаво спустился по дубовой лестнице своего родового гнезда под звуки вальса Штрауса. Вышколенная прислуга в форменной одежде встречала его, светясь счастьем: «Доброе утро! Хорошо ли спалось, Ваше сиятельство?» Гораздый рассеянно улыбнулся им спросонья и направился к сервированному столу. Из глубины гостиной в стиле рококо вышла, блистая тщательно отрепетированной улыбкой, Диадема Сияловна.

– Доброе утро, бриллиантовый мой, – с придыханием промурлыкала она неприлично гиалуроновыми губами, помахивая опахалом наращённых ресниц.

Супруга так любила Алмаза Кимберлитовича, что, не задумываясь ни на секунду, готова была разделить с ним любое благосостояние, вплоть до круглого (в смысле, округляющего без пластического хирурга глаза) счёта на девственно виргинских островах. Чутким сердцем светской львицы она ловила малейшие перемены в настроении супруга, чтобы не упустить какой-нибудь важный знак от него. Сегодня ей померещилось хорошее настроение мужа и его валютная благосклонность.

Алмаз Кимберлитович дежурно поцеловал жену в протянутый к нему безразмерный рот и сел за стол. Торжественный Штраус уступил место диктору правильных новостей. Гораздый рассеяно смотрел на экран телевизора, царственно помешивая сахар платиновой ложкой с бриллиантами. Вдруг его лицо, облагороженное коррупционными мыслями о благе отечества, приняло державное выражение и глаза засияли готовностью служить своей стране с удвоенной силой.

«Небывалые залежи веселящего газа обнаружены в Прозябани – далёком регионе нашей великой Родины, куда нет дорог. Его хватит, чтобы многие поколения граждан жили радостно, несмотря на прогнозируемые временные трудности. Назло нашим заклятым партнёрам мы не будем поставлять им новое национальное достояние. Пусть они сдохнут от тоски и зависти в своей тлетворной загранице!» – диктор брызнул в экран восторженной слюной.
Весь кадр заполнили счастливые лица плохо одетых соотечественников из далёкой Прозябани, которые, давясь безудержным смехом, преодолевали временные трудности захолустного быта. На экране большими буквами высветился новый национальный слоган: «Веселящий газ – живи на позитиве!»

Алмаз Кимберлитович ел молча, думая о чём-то своём.

– Послезавтрак когда подавать? – уточнил угодливый дворецкий.

– А? Что? – от неожиданности вздрогнул господин Гораздый и после небольшой паузы продолжил, похлопывая себя по барабанному животу. – Не надо мне сегодня послезавтрака. И так много ем.

– Дорогой, неужели ты поправился? – взволнованно проманеврировала губами по лицу Диадема.

– Нет, просто раньше во мне не было ни грамма совести, – пробурчал в ответ дежурную шутку Алмаз Кимберлитович и встал из-за стола.

Диадема манерно засмеялась фальшивым смехом светской львицы и выразительно пошевелила чакрами. Толстые бестрепетные пальцы Гораздого, торчащие пучком из толстой ладони, ощупали её за пикантные прелести. Диадема томно посмотрела на мужа, но он привычно откупился от супружеского долга и ушёл зарабатывать своё коррупционное бессмертие.

У прекрасного настоящего часто бывает тёмное прошлое. Милосердная память не пускала Алмаза Кимберлитовича в глубины сознания, когда он был начинающим коррупционером и даже испытывал чувство неловкости, отпиливая от общественного пирога аппетитные куски своего растущего благосостояния. Да и сам Гораздый старался не вспоминать те непростые времена, когда они только начинали жить мечтой о настоящем богатстве и были такими бедными, что даже слуги у них были бедными. Но прошлое не отпускало. Более того, оно настойчиво стучалось в его бобровитую душу.

С недавнего времени Гораздого начали преследовать навязчивые мысли, что в нём живёт другой человек. Вот, бывало, ест он утром свой завтрак под «Венский вальс» Штрауса, а душа просит «Владимирский централ». Или, например, цедит бодрящее шабли в дизайнерских интерьерах своего замка и вдруг захочет закинуться дешёвым портвейном в душном обгаженном подъезде. А однажды, глядя на портрет обожаемого всеми коррупционными фибрами своей души Благодетеля, Алмаз Кимберлитович вдруг нестерпимо захотел грязно выругаться и плюнуть прямо в канонический образ.

Гораздый с растущей тревогой наблюдал за происходящими с ним странными метаморфозами. Однажды, прекрасный в своём величии, он посмотрел на себя в зеркало, а отразился в нём недобрым лилипутищем. И стало ему до того неспокойно, что Алмаз Кимберлитович решился на погружение в тревожные глубины своей мемориальной личности. На шелест купюр примчался модный доктор Счастлившиц.

– Что за хрень со мной происходит? – вопросил Гораздый, в упор глядя на доктора после недолгих откровений.

– Мы наблюдаем некую амбивалентность мышления, то есть одновременное наличие у человека взаимоисключающих мыслей. Из-за этой двойственности мышления Ваша личность раскалывается на две, я бы сказал, антагонистические субличности. И Вы идентифицирует себя то с одной, то с другой из них.

– Не понял, – величественно поморщился Алмаз Кимберлитович.

– В клинической психологии и психиатрии под амбивалентностью понимается то, что в психоанализе называется «расщеплением эго», то есть – полярная смена отношения пациента к кому-либо или чему-либо, - продолжил Счастлившиц.

– Ты мне, эскулап грёбаный, мозги не морочь. Скажи по-нормальному! Что за дела? – задал наводящий вопрос теряющий внутреннее равновесие Гораздый.

– Есть теория, что человек проживает одновременно несколько жизней. Ведь жизнь – это череда развилок. И, выбирая на каждой из них свой путь, человек начинает новую жизнь. В итоге он как бы живёт сразу в нескольких, пересекающихся в прошлом, жизнях. Но связь между субличностями не прерывается. Поэтому Вы слышите и видите другого себя, выбравшего иной путь. Но так как все субличности являются неотъемлемыми частями Вашего «я», можно сказать, что Вы познаёте себя другого, встречая их в лабиринтах Вашего сознания.

– Ты что, издеваешься, Айболит недоученный? Проще не можешь выражаться? – побагровел Алмаз Кимберлитович.

Доктор шумно сглотнул. Галстук удавкой сдавил ему шею.

– В Вас проснулось Ваше альтер эго. И сейчас, после долгой спячки, оно с интересом смотрит на окружающий мир Вашими глазами.

– И чего ему не спится, как прежде? – Гораздый задумчиво пошевелил складками на затылке.

– Видимо, что-то произошло в Вашей душе, что-то такое, что его разбудило. Об этом Вы сможете узнать с помощью моей уникальной методики одоления внутренних самоотражений…

– О какой душе ты говоришь? Я такой материалист, что Марксу и не снилось! – прервал доктора Алмаз Кимберлитович и перекрестился.

Счастлившиц деликатно промолчал, а потом продолжил.

– Как поставленные друг напротив друга зеркала, ваши память и предвидение заводят Вас в бесконечный туннель взаимных отражений, искажая и дополняя личность. Многократно переотражаясь друг в друге, они отражают реальную сущность человека. Если внимательно посмотреть в зеркало своей судьбы, то всё в нём кажется перевёрнуто правдивым. Вам нужно найти это зеркало и пересмотреть свою альтернативную субличность глаза в глаза. Главное, правильно распознать, где Вы, а где Ваше отражение. Внешне ведь вы можете оказаться неотличимыми, как близнецы.

Алмаз Кимберлитович задумался, потом высморкался долго и протяжно, как умеют только важные особы, выдувая из носа громкие неприличные звуки и совершенно не стесняясь окружающих.

– И как я пойму, где я, а где это грёбаное альтер эго? – спросил он после паузы.

– Жизненный опыт не должен Вас обмануть, – продолжил доктор. – Никто не знает Вас лучше себя самого.

– Но внутри меня живёт какой-то лох. Я бы даже сказал, лошара конченый. Как так? – в этот момент лицо Гораздого вдруг стало человечнее.

– Вероятно, была в прошлом развилка, где однажды зеркало судьбы отразило Ваш путь на 180 градусов.

– То есть, в другой жизни я мог бы быть лохом? – поморщился Алмаз Кимберлитович, спускаясь с гранитного постамента своего величия на землю.

– В этом нет никаких противоречий. Сплошная диалектика. В какой-то момент количественные изменения в Вашей жизни перешли в качественные. И пошёл процесс. А дальше – больше. Как сказал старина Гегель, благодаря диалектике всякая вещь переходит в свою противоположность, – фальшиво пошутил Счастлившиц.

– Слышь, ты, копрофилософ! Хорош умничать! Чёй-то неспокойно мне, – прервал доктора Гораздый.

– Мы часто боимся наше альтер эго. Но оно не угрожает личности. Просто посылает сигналы из альтернативной реальности. Всё, что Вам нужно, чтобы решить свой вопрос, это вернуться в своё прошлое и найти своё альтер эго.

– Оставь свои метафоры для восторженных дам, Пургеншток! Я тебе не за это плачу – снова скуршевелил лицо Алмаз Кимберлитович. – Ты мне скажи, что делать?

– Я помогу погрузиться Вам в подсознание. Там Вы найдёте ответы на многие вопросы, которые Вас волнуют. Идите по лабиринтам своей жизни. Как доберётесь до зеркала судьбы – загляните в него.

– И как же я узнаю, что это оно?

– Зеркало будет стоять на развилке, где Вы совершили свою самую главную подлость. Не ошибётесь.

– И чё потом? – тревожно посмотрел на доктора Гораздый.

– Разберитесь со своим альтер эго – и возвращайтесь. Но помните, главное – не перепутать отражение и не пропустить свои развилки по пути назад. Постарайтесь не заблудиться в лабиринтах судьбы.

– А если я это… заблужусь? – напрягся Алмаз Кимберлитович.

– Можете не вернуться в себя нынешнего, – ответил покрывшийся испариной Счастлившиц. - Но Вы не переживайте. Если заблудитесь – идите на голос совести.

– Ты чё, совсем … того, подобостраст учёный? Какая совесть с моей работой?! Я её задушил в самом начале карьеры, – наехал на доктора Гораздый, но сам незаметно для него почесал едва зудящую совесть.

Благостное лицо Счастлившица посерело. Он протёр запотевшие очки трясущимися руками и, заикаясь, продолжил:

– Ка…как ууууувидите я…яркий свет в кккконце тоннеля, ннаправляйтесь туда. - А се…сейчас ууукладывайтесь поудобнее, Алмаз Ки…кимберлитович, - заботливо сказал доктор, поправляя подушку под головой пациента.

Он задёрнул тяжёлые портьеры, закурил благовония, немного успокоился и продолжил:

– Закройте глаза и расслабьтесь. Доброго пути в глубины своего «я». Если что-то Вас потревожит, я всегда буду рядом и подскажу верное направление. Лишь пошелестите мне купюрами.

Последние слова доктора басовито пробулькали в голове засыпающего Гораздого.

Алмаз Кимберлитович остался наедине со своей зудящей совестью. Осторожно ступая внутрь себя, он вдруг услышал звуки города, которые в тишину бронированного автомобиля никогда не проникали. Краем глаза Гораздый увидел своё отражение в витрине дорогого магазина. Что-то в нём незримо изменилось. Обычно он был выбрит, в то время как в отражении - просто побрит. Идеальный, с иголочки, костюм ручной работы от неаполитанского мастера в отражении выглядел, как не очень умелая копия, выполненная местной швейной фабрикой. Где-то позади него мелькнула тень женщины, похожей на Диадему. Но не ту, похожую на куклу для услады глаз, гиалуроновую мисс, а другую, спешащую по домашним делам с поджатыми от забот губами, напряжённым лицом и взглядом загнанной лошади.

Алмаз Кимберлитович осторожно пробирался сквозь завалы памяти. Мимо декораций продуктового изобилия на прилавках магазинов, мимо зарешеченных окошек ларьков, мимо бабушек на центральной улице, продающих с рук палёную водку и колбасу. По пути в пыльных витринах он видел отражение одного и того же человека, который словно шёл за ним по пятам. Чем дальше шёл Гораздый, тем больше лицо в отражении выглядело одутловатым пятном, а одежда становилась всё проще. И тем меньше денег оставалось у него. В конце пути в кармане лежала лишь мятая замусоленная купюра.

Осторожно ступая по ступеням своего погружения, Алмаз Кимберлитович добрался до мрачного подземелья со зловонными лужами его грехов. Звуки чавкающей совести громким эхом отражались от сырых стен. Но где же зеркало судьбы? Нашёл! Самая грязная лужа среди руин чести и нравственных устоев, в которой плавали раздавленные жабы сомнений. Гораздый с волнением заглянул в неё и в ужасе отпрянул…

***
Гравий Трудоголый никогда не пользовался своим отчеством. В окружающем его мире это было так же не принято, как и пользоваться салфеткой за столом. Конечно, оно было. Но тому, кто вытирает руки занавеской, люди, использующие салфетки, кажутся снобами. Так и отчество казалось Труголому и окружающему его миру лишь ненужным сотрясением воздуха.

Гравий с детства убивал свою жизнь в ожидании пенсии, отхлёбывая от отмеренного срока день за днём, год за годом. Спасение от тягучей повседневности он находил в алкогольных парах своих иллюзий. Алкоголь помогал Трудоголому красть время у жизни и по праздникам, и в минуты экзистенциального отчаяния. И часто так бывало, что, засыпая вечером в субботу, Гравий просыпался уже в середине недели, ещё на несколько дней ближе к заветной пенсии. Так он и брёл через невзгоды и испытания жизненного пути, растрачивая себя по мелочам: на свары с женой, просмотр телепередач, еду и алкогольные радости жизни.

В алкогольных фантазиях Трудоголый преуспел. В своём облачном мире он видел прекрасный дом с красавицей женой, слугами и закромами, набитыми нескончаемым достатком. Как у любого честного человека, у него была мечта - чтобы вдруг на дачном участке вдруг нашли нефть, золото и бриллианты, и чтобы ему за это ничего не было. Он бы честно жил на нетрудовые доходы, ни в чём себе не отказывая. А простые люди, ослеплённые блеском его величия, выполняли бы все его желания. Иногда Гравий так отчётливо видел себя в прекрасном будущем, что даже переставал понимать, где явь, а где мечта. Но сварливый голос супруги возвращал его с мечтательных высот на грешную землю.

Чтобы ожившие небесные фантазии не увлекали мятущегося Трудоголого в земной мир приключений, жена Фианита крепко приковала его кандалами семейного счастья к домашнему очагу и дальше сада-огорода не отпускала. Гравий относился к своему заточению философски и регулярно сбегал из добровольной тюрьмы в свой сказочный мир с помощью ловко спрятанной в туалете бутылки водки.

Жили Трудоголовы небогато. Экзистенциальные вопросы, мучившие формального главу семьи всю жизнь, не давали ему сосредоточиться на материальном. Поэтому денег хватало только на духовно-возвышенное. Глядя в помутневшее зеркало жизни, Трудоголый порой ощущал себя кем-то другим. Тот, другой, был шире в плечах, величавее и удачливее в жизненных вопросах. Но очередной шкалик водки на время примирял Гравия с собой таким, каким он себя знал всю жизнь.

Однажды, радуясь череде бесконечных праздников, Трудоголый достал из тайника свой эликсир счастья и улетел в заоблачную высь на несколько дней. Сам того не понимая, как это произошло, он оказался в тёмном подвале, залитом вонючей жидкостью. Задорные чёртики показывали ему неприличные жесты и мерзко хихикали. Убегая от них на ватных ногах, Гравий споткнулся и упал. Встав на четвереньки, он увидел в отражении важного человека…

Гораздый внимательно смотрел на своё зыбкое отражение в зловонной луже. В мутной ряби вод он исказился в Гравия Трудоголого. Глядя в неожиданно открывшееся зеркало судьбы, Алмаз Кимберлитович испытал к своему двойнику острую неприязнь.

В глазах Трудоголого Гораздый был необъятен, как горы. Хотя в обычной жизни Алмаз Кимберлитович был ростом невысок, скорее, даже мал, надменный сановный взгляд делал его величавым лилипутищем.

– Здрасьте, господин начальник, – Гравий поклонился по давней привычке уважать начальство.

Язык Гораздого не сразу повернулся в ответном приветствии. Масштаб личности не позволял ему сосредоточиться на Трудоголом.

– Здравствуй, человек, – ответил Алмаз Кимберлитович с плохо скрываемым величием.

– Какой Вы важный, – продолжил Гравий по многолетней традиции лебезить перед большими людьми.

– Я слишком много заплатил, чтобы быть тем, кто я есть, – важно ответил Алмаз Кимберлитович.

– А я, вот, сколько не плачу, а всё ни хрена не имею. Почему так у нас: одним всё, а другим хер собачий? – Трудоголый пыхнул алкогольной неприязнью прямо в лицо Гораздому.

– Потому что ты глуп и ленив, – ответил тот, брезгливо морщась. – Иметь всё, что хочется, проще, чем хотеть всё, что имеешь. Но тебе этого своим отравленным алкоголем умом не понять.

– Ты чё это? Тупым меня назвал? – захмелевшая гордость всколыхнулась в душе Трудоголого.

Не обращая внимания на пытающегося встать собеседника, Гораздый принял позу римского оратора на форуме. Пафосная речь закипела у него в горле. В такие минуты Алмаз Кимберлитович был неподражаем:

– Мы живём в стране больших возможностей. Нужно уметь ими пользоваться. И я убеждён, что искреннее корыстолюбие и вера в великую идею личного обогащения могут позволить каждому стать коррупционером в нашем прекрасном государстве. И тогда можно копить деньги, ни в чём себе не отказывая. А не бухать каждый день, как ты.

Трудоголый задумчиво посмотрел в лужу.

– Ты чё, особенный? – спросил он недобро.

– А ты сам не видишь, пьяное ничтожество? – снобливо ответил Гораздый.

– Ах ты, господва грёбаная! – Гравий заполыхал классовой ненавистью и самоутвердился метким плевком в голову отражения Алмаза Камберлитовича.

Невыносимые моральные страдания исказили надменное лицо Гораздого.

– Слышь, ты! Чепушило! – повысил он градус дискуссии и пнул ногой поднимающегося с колен классового врага.

– Уууу! Сука! – завопил Трудоголый и бросился на обидчика.

Завязалась потасовка. Опытный боец в боях за просрочку у магазина «Объедочка», Гравий начал теснить Алмаза Кимберлитовича. Не готовый к приключениям в подворотне Гораздый дрогнул и бросился бежать. Трудоголый плюнул ему вслед, выкрикнул вдогонку оскорбляющее честь и достоинство Гораздого ругательство и безвольно упал лицом в зеркало судьбы.

На повороте его величества случая Алмаз Кимберлитович поскользнулся на своей какой-то давней подлости и больно упал на спину. Когда он пришёл в себя, Гравия нигде не было. Его взволнованное дыхание отражалось от мрачных сводов подземелья. Гораздый со всей силы пытался пошелестеть мятой купюрой, но бесполезно. Доктор Счастлившиц не отзывался. Морщась от боли, Алмаз Кимберлитович поковылял в своё настоящее через извилистые лабиринты судьбы. Кое-как добравшись до ближайшего светящегося выхода, он облегчённо выдохнул и заснул, как убитый.

***
Проснувшись после тревожной ночи, Гораздый долго не мог понять, где он находится. Его полуоткрытые глаза мерцали то ли от желания спать, то ли от пережитого накануне. Шатаясь и дрожа, как трамвай на кривых рельсах, он вошёл в тесную кухню, где за столом в вычурном халате и боевом макияже сидела какая-то женщина. Она была чем-то похожа на сильно постаревшую Диадему Сияловну, лишённую салонного блеска светской львицы. Благодаря своему дерзкому вкусу, дама выглядела как амбассадор стиля цыганский гламур. Увидев Гораздого, она оторвалась от телевизора, скукурузила лицо и театрально, как умеют все женщины, воскликнула: «Пришёл в себя, пьяница! Где был?»

Страдающему от недосыпа Алмазу Кимберлитовичу услышалось «гДЕБИЛ», и он даже опешил от такой неслыханной дерзости. Но потом собрался с мыслями и спросил.

– Ты кто, женщина?

– Ты, видать, совсем ум отпил! – последовал предсказуемый ответ на этот и остальные, ещё не заданные им вопросы. – А ничего, что я твоя законная жена? Тебе, может, паспорт показать? Или свидетельство о браке?

– Угу, – только и смог промычать в ответ ничего не понимающий Гораздый.

Женщина метнулась к серванту, достала из ящика документы и, торжествуя, сунула их под нос Алмазу Кимберлитовичу:

– Читай! Или совсем глаза бесстыжие ничего не видят? Фианита Мерцаловна Трудоголая, – визгливо прочитала она, тыча указательным пальцем в каждое слово. – Узнаёшь?

Гораздый тщательно поморщился от её голоса и заглянул в протянутый паспорт. С фотографии на него смотрела та же женщина с недовольным выражением лица, что и стояла перед ним. «Что за мерзокрякостный рот?» – подумал он, глядя на неожиданную супругу.

Не давая опомниться, Фианита Мерцаловна пошелестела страницами и вновь ткнула паспортом в лицо плохо соображающему Алмазу Кимберлитовичу: – Смотри, пьянь! Зарегистрирован брак с Трудоголым Гэ Ка. Ещё вопросы есть?

– А где наши слуги? – вопросил чужим голосом Гораздый, беспомощно оглядываясь по сторонам.

– Да ты совсем… ку-ку, слабоумец! – вскипела жена. – Какие слуги, если твоей зарплаты хватает лишь на квартиру, еду, да так, по мелочи?! Я даже одежды приличной купить не могу! А об отпуске на море уже и не мечтаю давно.

Казалось, список её претензий был бесконечен.

– Что ты несёшь! Ты ж только вернулась с курорта! – возразил Алмаз Кимберлитович, по-прежнему ничего не понимая.

– По-твоему, эти грёбаные грядки на даче, где я корячусь каждые выходные, это курорт? Чтоб тебе уличный фонарь светил вместо солнца! – как любая женщина Фианита мгновенно воспользовалась замешательством супруга и перешла в наступление.

– Ты о чём, дорогая? У нас прекрасный дом на берегу моря, где ты ничего тяжелее бокала мартини в руках не держала, – Гораздый необъяснимо для себя уже начал воспринимать эту женщину своей женой, но всё ещё не мог осознать, кто же он сам есть.

– Какой дом на море? Этот курятник на шести сотках, доставшийся мне в наследство от родителей? Окстись! Живём по уши в дерьме! Ни денег, ни счастья!

– Не в счастье деньги, – Алмаз Кимберлитович выдал свой любимый афоризм, но напоролся на лишённый приязни взгляд законной супруги и замолчал.

В звенящей тишине он нервно осмотрелся и в незатейливых интерьерах от мебельной фабрики имени умельца Рукозадова неожиданно осознал себя кем-то другим. Прежнее куршевелистое выражение его лица приобрело землистый воркутинский оттенок, словно судьба тяжёлой рукой жизненного опыта ударила его наотмашь. Гораздому стало страшно. Он вдруг осознал, что ему придётся кипеть в этом котле незатейливого быта до конца жизни.

Вдруг на экране телевизора Алмаз Кимберлитович увидел ночного знакомого. Тот в дорогом костюме стоял в позе римского оратора и с важным видом вещал в камеру: «…Мы будем решительно внедрять цифровые технологии в жизнь, чтобы избиратель в режиме реального времени мог видеть, кто сколько украл…»

«Ах ты, деньгобыдло!» – воскликнул Гораздый и схватился за сердце. Фианита взволнованно закудахтала и уложила мужа на кровать. Напитавшись страданиями, он начал судорожно соображать, что делать: «Что там доктор говорил? Разобраться со своим альтер эго… Точно! Нужно снова вернуться к зеркалу судьбы, задушить мерзкое альтер эго в прошлом и вернуться в своё утраченное благополучие. Только как туда попасть?..» – мысли путались в его голове. «Убью гада!» – Гораздый вскочил и обыскал всю квартиру, чтобы чего-нибудь выпить. Но многоопытная Фианита Мерцаловна давно очистила её от припрятанного алкоголя. Алмаз Кимберлитович метнулся в магазин, чтобы купить успокоительного виски, но из всего многообразия предложений странным образом выбрал бутылку дешёвой водки на нижней полке. Зайдя в соседний двор, трясущимися руками он откупорил её и опрокинул в себя.

Очнулся Гораздый в зловонной луже в том самом подземелье. Звуки громко бьющегося сердца отдавались в голове. Привыкнув к полумраку, Алмаз Кимберлитович внимательно осмотрелся. Выход в сторону безбедного архипелага его былой жизни был кем-то тщательно замурован. Оставался только пролом в неизвестность. Приподнявшись над лужей, Гораздый всмотрелся в своё отражение. Из зеркала судьбы на него смотрел уродливый карлик с покрытой язвами совестью. Долгое отчаянное «Ыыыыыыы!» вырвалось из перекошенного рта Алмаза Кимберлитовича.

Планы мести самозванцу, занявшему его место, долго курились в голове Гораздого зловонным дымом, но постепенно его лицо приобрело жлобское выражение и стало похоже на лица других соотечественников, живущих многовековым ожиданием халявы. Под влиянием окружающей действительности Алмаз Кимберлитович постепенно стал думать, что бумажные салфетки – это культурное излишество для тех, кто привык вытираться скатертью или рукавом. Он отвык от отчества и мастерски научился делать заначки. Игра с Фианитой в алкопрятки наполняла его жизнь кратковременным неглубоким смыслом. Иногда он напивался вхлам и мычал ей про свою неземную любовь.

Новый язык бытового общения был освоен Гораздым быстро. Он полюбил смотреть по неумолкающему телевизору «Уморину», «Море халяв» и сериалы про крутых пацанов. Остаточная эрудиция ещё плескалась в алкогольных реках, текущих через его сознание, но шутки стали туалетнее. Алмаз Кимберлитович научился искренне ненавидеть богатых людей, но ненавидел с их особым подобострастием. Насмотревшись до красных глаз мудрого телевизора, он верил в неизбежную справедливость, которая покарает всех, кто откусывает от национального благосостояния. Но пропаганда, как морская вода, находящая дырки в корпусе корабля, затекала в его амбивалентное сознание день за днём. И незаметно классовая ненависть мутировала в патриотизм. Гораздый всегда был за кого надо и против тех, кто…

А в жизни заслуженного коррупционера и вынужденного патриота своей Родины Гравия Карьеровича с недавних пор начались заметные всем перемены. Ему стали намного ближе и понятнее чаяния простых людей, а прежняя канцелярская речь обогатилась такими народными фразеологизмами, что коллеги поначалу краснели без устали. Но постепенно переняли убедительную манеру Трудоголого называть вещи своими именами, и вскоре это стало нормой. Диктуя новый демократичный стиль казённого этикета, он настоял, чтобы его перестали называть по отчеству.

Диадема Сияловна устала от навязчивого желания мужа ежедневно обладать ею. Однажды её прекрасное лицо светской львицы засияло свежим фингалом. Тщательными стараниями мастеров бьюти-индустрии внешность гиалуроновой мисс была восстановлена, и липкая патока небескорыстной лести по-прежнему текла из уст Диадемы Сияловны в уши Гравия Карьеровича. «Ты герой моей судьбы!» – говорила она своим безразмерным ртом каждый раз, когда муж мстил ей за унижения, полученные за долгие годы бытового рабства от Фианиты Мерцаловны.

С наступлением достатка мечты экс-Трудоголова, взлелеянные в гнилых болотах его убеждений, деградировали в желания, образовав в душе зияющие пустоты смысла. Как и положено хозяину жизни, он заполнял их излишествами. Варварское великолепие домашних интерьеров было дополнено золотым унитазом. Повар-француз без устали лепил пельмени и строгал оливье, виски лилось рекой. Гравий Карьерович, познавший себя в качестве допущенного к бюджетному пирогу, заснобился с новой силой. Он даже купил себе княжеский титул и теперь официально именовался «Ваше Сиятельство». Бескрайние горизонты светлого будущего манили его изгрязивкняжескими далями.

На Счастлившица пролился щедрый дождь благодарности. Проснувшееся альтер эго Гораздого-Труголого было надёжно замуровано им в подвалах надолго замолчавшей совести.

Никто так и не заметил подмены. Один иногда видел свои отражения в случайных лужах, где он был мелок и грязен. Зеркало в позолоченной раме привычно отражало смесь надменности с низостью, когда в него смотрелся другой.


Другие рассказы: